Четыре сезона [litres] - Стивен Кинг

Именно такие факты мог предоставить Калоша Эд.

Нелепый человек в дурацких кедах. А нелепые люди не заслуживали права на жизнь. Тодд дотронулся до ствола винтовки.

Да, Калоша Эд был недостающим звеном в полицейском расследовании. Копы никогда не смогут доказать, что Тодд был пособником Дюссандера в одном из убийств. Но если Калоша Эд даст показания, они могут доказать сговор. И что тогда? На этом все и закончится? Вряд ли! Полицейские возьмут выпускную фотографию Тодда и начнут показывать бродягам. Вряд ли, конечно, они всерьез будут на что-то рассчитывать, но такой возможности Риклер ни за что не упустит. Если причастность Тодда к одной группе убийств доказать нельзя, может, удастся связать его с другими преступлениями.

А что потом? Потом суд.

Отец, понятно, наймет лучших адвокатов. И Тодда вытащат. Потому что все улики косвенные. А на жюри присяжных он сумеет произвести благоприятное впечатление. Но жизнь его все

равно пойдет под откос. О нем напишут в газетах, вытащат на свет Божий все грязное белье, как полуразложившиеся трупы из подвала Дюссандера.

– Человек на фотографии и человек, который пришел ко мне в кабинет, когда ты учился в девятом классе, – одно и то же лицо, – неожиданно произнес Эд, поворачиваясь к Тодду. – Он выдал себя за твоего деда. Теперь выясняется, что он – военный преступник.

– Да, – подтвердил Тодд. Его лицо странным образом изменилось: из него словно ушла жизнь, черты застыли в холодной маске бездушного манекена.

– Как это могло случиться? – спросил Эд. Судя по всему, он хотел, чтобы вопрос прозвучал строго и требовательно, но вышло совсем иначе: жалобно и даже с обидой: – Как это могло случиться, Тодд?

– Одно потянуло за собой другое, – ответил он и взял «винчестер». – Вот так все и вышло. Сначала одно… а потом другое. – Он снял винтовку с предохранителя и навел на Эда. – Глупо, конечно, но все получилось именно так.

– Тодд?! – Глаза Эда расширились, и он попятился. – Тодд! Ты же не станешь… пожалуйста, Тодд. Давай погово…

– Поговоришь на том свете с проклятым фрицем! – ответил Тодд и нажал на спусковой крючок.

В душной полуденной тишине прогремел выстрел. Эда отбросило к машине, и он, пытаясь устоять на ногах, уцепился за дворник, сорвав его с держателя. Эд в недоумении опустил глаза: на голубой водолазке расползалось пятно крови. Выпустив из рук дворник, он перевел взгляд на Тодда и прошептал:

– Норма…

– Как скажешь, приятель, – отозвался Тодд и выстрелил. На этот раз пуля угодила в череп: капли крови и осколки костей брызнули во все стороны.

Эд, пошатнувшись, повернулся к дверце водителя и стал заваливаться, продолжая шептать имя дочери непослушными губами. Тодд выстрелил еще раз, теперь уже целясь в поясницу, и воспитатель упал. Пару раз его ноги конвульсивно дернулись, и наконец он затих.

Не так-то просто избавиться от воспитателя! – подумал Тодд с нервным смешком. И в этот момент голову вдруг пронзило такой острой болью, что он невольно зажмурился.

Когда он открыл глаза, боли не было – такой легкости и свободы он прежде никогда не ощущал. Все было в полном порядке, и на душе царило удивительное спокойствие. Лицо снова обрело живость и вместе с ней – привлекательность.

Тодд вернулся в гараж, забрал все патроны – их оказалось больше четырех сотен – и, сложив в старый рюкзак, водрузил его на плечи. Выходя на улицу, он широко улыбался, и глаза светились тем радостным ожиданием, какое бывает у мальчишек в день рождения, на Рождество и в День независимости 4 июля. Так улыбаются мальчишки, предвкушая, как будут запускать фейерверки, прятаться в шалашах и пещерах или праздновать победу в спортивном матче, после которой ликующие болельщики вынесут их со стадиона на своих плечах. С такими улыбками светловолосые парни в касках отправляются на войну.

– Я – властелин мира! – закричал он в высокое синее небо, вскидывая руки с зажатой в них винтовкой. Повернув направо, он направился на склон у автострады к знакомому стволу упавшего дерева. Там он мог укрыться…

С ним удалось покончить лишь через пять часов, когда стало темнеть.

Осень невинности

«Тело»

Джорджу Маклеоду

1

Наверное, в жизни каждого из нас есть что-то такое, что имеет для нас первостепенное значение, о чем просто необходимо поведать миру; вот только, пытаясь сделать это, мы сталкиваемся с неожиданным препятствием: то, что нам кажется важнее всего на свете, немедленно теряет свой высокий смысл и, облеченное в форму слов, становится каким-то мелким, будничным. Но дело ведь не только в этом, правда? Хуже всего то, что мы окружены глухой стеной непонимания, точнее, нежелания понять. Приоткрывая потайные уголки своей души, мы рискуем стать объектом всеобщих насмешек, и, как уже не раз бывало, наше откровение будет гласом вопиющего в пустыне. Понимание, желание понять – вот в чем нуждается рассказчик.

Мне только что исполнилось двенадцать, когда впервые в жизни я увидал покойника. Это было давно, в 1960 году… хотя иногда мне кажется, что с тех пор прошло совсем немного времени, особенно когда я вижу по ночам, как крупный град бьет прямо по его открытым, безжизненным глазам.

2

Возле громадного старого вяза, нависавшего над пустырем в Касл-Роке, мы оборудовали что-то вроде ребячьего клуба. Теперь ни пустыря, ни вяза уже нет – там обосновалась транспортная фирма. Что поделаешь, железная поступь прогресса… У клуба не было названия, а располагался он в сооруженной нами же хибарке, где мы – пять или шесть местных парней – собирались перекинуться в картишки. Вокруг нас ошивалась мелюзга. Время от времени – когда требовалось побольше игроков – мы дозволяли кому-нибудь из малышей присоединиться к нам. Играли мы, как правило, в «блэкджек», а ставки редко доходили до пяти центов. И тем не менее выигрыши достигали, по нашим понятиям, солидных сумм, в особенности если пойти ва-банк, но это мог себе позволить один лишь сумасшедший Тедди.

Стены нашей хижины мы сделали из старых досок, собранных на свалке строительной фирмы «Макки Ламбер энд Билдинг Сэплай» на Карбайн-роуд, а многочисленные щели заткнули туалетной бумагой. Крыша была из целого, хоть и проржавевшего листа жести, который мы сперли на другой свалке. Отлично помню, как мы волокли этот лист, трясясь от страха: у сторожа свалки была собака – настоящее чудовище, которое, по слухам, пожирало детей. Там же мы добыли и металлическую сетку от мух, служившую нам дверью. Мух-то она внутрь не пропускала, но и свет тоже – такая была ржавая, – поэтому в хибаре всегда царил полумрак.